Многие из нас, старых бауманцев, на вопрос, где мы учились, отвечают коротко: у Коровьего брода. Это колоритное старомосковское название, пожалуй, только потому и помнят, что когда-то оно относилось к месту, где стоит наше славное училище.

В МВТУ я поступил в 1923 году. Тогда еще полагалось платить за обучение, покупать форменную тужурку и фуражку. Деньги на все сразу мне наскрести было трудно, и я обратился с прошением, чтобы от платы за ученье меня освободили.

Тут я и встретился с деканом химического факультета профессором Чичибабиным. Это уже позднее химический факультет выделился в отдельное учебное заведение и готовить химиков в МВТУ перестали, а тогда на химфаке преподавали такие именитые ученые, как Н.А. Шилов, В.Н. Ипатьев, В.М. Родионов, П.П. Шорыгин. Канцелярия факультета, впрочем, была, на взгляд современного администратора, несолидной. Кроме самого декана, работала там делопроизводитель Цурикова, да были еще, помню, машинистка и рассыльный.

Мое прошение было принято с полным пониманием: Алексею Евгеньевичу самому довелось в студенческие годы перебиваться с хлеба на квас, а жить в знаменитой, Гиляровским описанной "Ляпинке". Так что, хотя финансовыми делами деканат и не распоряжался, со стороны декана было мне оказано полное содействие и от платы за обучение я был освобожден.

Потом я стал слушателем его лекций. Лектором Чичибабин был весьма своеобразным. На первых лекциях набиралось полным-полно народа, но где-то к середине курса публика заметно редела. Действовал своего рода естественный отбор. Алексей Евгеньевич нисколько не заботился об ораторских красотах, быстро стирал с доски формулы - редко кто успевал их списать - и так густо насыщал свой рассказ сведениями, а также идеями, нередко возникавшими у него прямо по ходу изложения, что выдержать такое мог только слушатель, искренне влюбленный в химию. Поэтому к концу курса нас осталось то ли восемь, то ли девять. И именно нас профессор экзаменовал дольше всех.

Знаете, сколько длился чичибабинский экзамен? Три, а то и четыре дня! Нужно было явиться в лабораторию, где Алексей Евгеньевич, не отрываясь от опытов (он всегда делал их своими руками), вначале задавал студенту несколько вопросов из первых глав курса. Если дело шло хорошо, он приглашал на завтра и продолжал спрашивать по следующим главам. И так - всю органическую химию до конца. Вспоминая о своем ученье, я думаю, что и эти, казалось бы, сумбурные лекции, и эти многодневные экзамены слагались в довольно эффективную систему, с помощью которой Алексей Евгеньевич добивался самого главного, на что должно быть нацелено преподавание. Он развивал у учеников самостоятельное химическое мышление, ориентируясь не на отстающих, не на равнодушных, а на увлеченных, преданных.

Вообще учили тогда хорошо, без спешки. Срок обучения не был ограничен так строго, как теперь, а на дипломную работу время и вовсе не лимитировалось. Когда дело доходило до дипломной, Чичибабин прежде всего спрашивал, над какой темой хотел бы работать сам ученик. И никогда не препятствовал даже самым фантастическим затеям. Спросил он и меня. А я, надо сказать, тогда предполагал специализироваться в химии и технологии нефти. Вот и придумал тему: исследование пиролиза нефти в присутствии аммиака. Не будут ли при этом получаться амины? Чичибабин не возражал, и я взялся за дело с понятным энтузиазмом. Но скоро выяснилось, что никаких аминов из нефти не сделать. Тогда Алексей Евгеньевич предложил мне другую тему.

Прежде чем рассказать о ней, нужно вспомнить, что Чичибабин был химиком необычайно широкого кругозора. Его классические работы посвящены химии гетероциклов. А наряду с этим он был автором изящных исследований свободных радикалов, универсального метода синтеза альдегидов; он разрабатывал способы получения красителей, алкалоидов, душистых веществ; изучал кислоты, выделяемые из нефти; развивал своеобразный вариант теории строения, который в свете современных данных вовсе не кажется наивным. Конечно, в двух словах роль Чичибабина в создании современной химии охарактеризовать трудно, список его трудов - это 346 публикаций, хотя работал он, напоминаю, в основном своими руками. Но если искать в его работах главное, то это, пожалуй индивидуальность. И по замыслу, и по постановке эксперимента чичибабинскую работу всегда узнаешь, не глядя на титульный лист.

Так вот, вторую тему для моей дипломной работы он придумал весьма фундаментальную. Как известно, молекулы ароматических углеводородов содержат кольца, в которых чередуются ординарные и двойные связи. Еще в начале нашего века знаменитый немецкий химик Р. Вильштеттер доказал, что это условие - необходимое, но не достаточное. Он синтезировал циклооктатетраен - циклический углеводород, в котором связи тоже чередуются, но атомов углерода в цикле не шесть, как в бензоле, а восемь. И установил, что никаких признаков ароматичности у этого соединения нет. Оно мало устойчиво, легко окисляется, осмоляется и т.д. А Алексей Евгеньевич предложил мне изучить тот же циклооктатетраен, но сконденсированный с двумя бензольными кольцами. Эти кольца, говорил он, могут сделать молекулу плоской и, кто знает, не окажется ли такой углеводород ароматическим.

Придумал он и красивый способ синтеза. Нечего говорить о том, что никаких исходных соединений для синтеза не было, и я начал их нарабатывать. Наработав, сделал все как предполагалось, и реакция получилась даже успешнее, чем мы надеялись: две стадии синтеза прошли сразу, когда я предполагал осуществить лишь первую. Но выделить в чистом виде нужное вещество не удалось. Это теперь есть у нас и хроматография, и разнообразные методы спектроскопии. А тогда манипулировали одной перегонкой, да еще рефракцию определяли, В общем, не удалось мне выделить нужный углеводород, как я ни старался. Кстати, интересно бы повторить эту работу теперь, с современным оборудованием.

Ну а тогда пришлось взяться за третью тему. На этот раз Алексей Евгеньевич поручил заняться производными своего "вещества номер один" - альфа-аминопиридина, получаемого с помощью реакции, во всех учебниках именуемой реакцией Чичибабина. Я синтезировал альфа-диметиламинопиридин и стал разрабатывать его реакции, сравнивая их с реакциями диметиланилина. Тут уж дело пошло на лад, получилось немало интересного. Синтезированы были, в частности, производные дипиридилметана, впоследствии использованные мною для получения новых красителей. Написали мы с Чичибабиным статью и послали ее в "Berichte" - это и была моя первая публикация. А потом защитил дипломную работу. Сколько я ее делал? Около года.

После этого Чичибабин предложил мне остаться у него ассистентом. Как раз тогда, в 1928 году, его избрали академиком. Это нисколько не отразилось на укладе его жизни. Каждый день Алексей Евгеньевич приходил в лабораторию ровно в девять утра, надевал свой белый халат и обходил всех сотрудников. Вопрос каждому задавался один и тот же: что у вас нового? Новое, сами понимаете, появлялось не каждый день. Но если у кого-то новостей не было три-четыре дня подряд, то Чичибабин к такому человеку подходить переставал. И не было в лаборатории у Коровьего брода наказания страшнее.

И.Л. Кнунянц (слева) и А.Е. Чичибабин

Я нередко рассказываю эту историю своим сотрудникам, а сам гадаю: вот не буду подходить к кому-нибудь из них неделю-другую - заметит ли он, забеспокоится ли? Алексея Евгеньевича, видимо, тоже занимали похожие вопросы, но вида он не подавал. Он хорошо умел соблюдать наружную суровость, которая, видимо, давалась ему не без труда, потому что на самом деле он был человеком безусловно добрым. Мы, конечно, догадывались об этом, особенно когда приходили к нему в гости (Алексей Евгеньевич и его жена Вера Владимировна очень любили собирать у себя молодежь). Поэтому вдвойне переживал тот, кого учитель все же подвергал бойкоту.

Одним из первых дел, порученных мне в качестве ассистента, было наладить элементный микроанализ по Преглю и делать этот анализ для сотрудников лаборатории. Затея эта была новой и непривычной. Не только потому, что микроанализ был изобретением сравнительно недавним, но и потому, что странно было химикам отдавать свои вещества в чужие руки. Ведь анализы испокон века каждый делал сам. Я помню еще привычку Алексея Евгеньевича после завершения анализа высасывать газ из трубки ртом, чтобы быстро освободить ее от кислорода и приступить к сожжению следующей навески. Так вот, при анализе по Преглю такие вольности уже не проходили, требовалась предельная аккуратность, и мне пришлось стать педантом.

Я до сих пор благодарен Чичибабину за то, что он поручил мне это занятие, которое молодым химикам нередко кажется изнурительным и унылым: аналитическая выучка мне потом ох как пригодилась! Поначалу, когда я делал анализы для Чичибабина или для Шорыгина, заказчик обычно сидел около моего прибора, не спуская с него глаз: и посмотреть новинку было интересно, и результаты узнать не терпелось.

Еще, помню, Чичибабин поручал ассистентам подбирать кое-какой вспомогательный материал для своего учебника - он как раз тогда его заканчивал. Не думаю, чтобы наша добыча была для него так уж незаменима, но старались мы как могли. Учебник потом переиздавался многократно - он и до сих пор остается непревзойденным с методической точки зрения. Правда, первое послевоенное издание, вышедшее под редакцией профессора П.Г. Сергеева, было испорчено вставленной в него совершенно чуждой Чичибабину дикетопиперазиновой теорией происхождения белков. Она, помимо прочего, сильно портила стройность изложения. Но в последующих изданиях, к счастью, этой теории уже не было.

Думаю, что, поручая молодежи собирать материал для учебника, ассистировать при чтении лекций, а иной раз и подменять лектора, Чичибабин задавался целью приохотить нас к преподавательской работе. А эта работа стала тогда нелегкой. В МВТУ была введена новая система обучения, так называемая непрерывная производственная практика. Студент месяц ходил на занятия, потом месяц работал на заводе, потом снова месяц занятий... Надо ли говорить, что многое, усвоенное на занятиях, за месяц на заводе он успешно забывал. Эту не оправдавшую себя систему вскоре отменили, но она успела стать причиной трагедии в жизни Чичибабина.

У них с Верой Владимировной долго не было детей; когда родилась дочь Наташа, Алексею Евгеньевичу было уже за сорок. В 1930 году Наташа поступила в МВТУ, и ее сразу послали практиковаться на Дорогомиловский завод, в цех, где производилось сульфирование нафталина. А надо сказать, что эта реакция идет при 180°С под давлением. Цеховой инженер решил показать практикантке, как отбираются пробы по ходу процесса. Он подвел ее к автоклаву и попросил рабочего отобрать пробу через нижний спуск. Вентиль оказался забитым, и тогда решили автоклав открыть.

Инженер велел аппаратчику сбросить давление. И вот здесь-то по вопиющей небрежности оба - и инженер, и аппаратчик - не заметили, что труба, через которую сдувают газы, тоже забита. Решив, что давление уже сброшено, стали открывать люк, но едва ослабили болты, как крышку сорвало и горячую массу, состоящую из олеума *, нафталина и продуктов реакции, выбросило в помещение. Вы знаете, что такое олеум, да еще горячий? Цех мгновенно заполнился едким туманом, в котором местные люди, хорошо знающие, где выход, сориентировались быстро, а вот Наташа заблудилась. Дочь Алексея Евгеньевича не была труслива - она кинулась к окну, чтобы выброситься со второго этажа, но увидела, что под окном стоят бутыли с кислотой. Тогда она вернулась, стала искать дверь, но поскользнулась и упала навзничь в лужу олеума.

* Олеум - раствор серного ангидрида в серной кислоте. Используется при сульфировании и для постановки дымовых завес. - V.V.

Бравые мужчины тем временем хватились ее, вернулись в цех, вынесли девушку. Но раздеть ее и немедленно обмыть, что было совершенно необходимо, они постеснялись; стали ждать скорую помощь.

Тогда еще не умели делать пересадку кожи на большой поверхности. Наташа через несколько дней умерла.

Можете себе представить, каким ударом это было для отца. ...Вскоре они с Верой Владимировной отправились на лечение за границу. Потом Чичибабин работал в Париже, в лаборатории профессора Фурно. За последние 15 лет своей жизни Чичибабин опубликовал около ста работ, среди них - расширенное и дополненное французское издание своего учебника, а также сообщение об открытии такой важной в практическом отношении реакции, как присоединение сероводорода к окиси этилена.

И все же не подлежит сомнению, что этот глубоко русский человек тосковал по Родине и мечтал вернуться.

До конца дней Алексей Евгеньевич сохранил советское гражданство, он оставался советским академиком. Когда война закончилась, они с Верой Владимировной начали собираться домой, но тут случилась с ним неожиданная болезнь, которая и оказалась последней. Алексей Евгеньевич скончался 15 августа 1945 года. Вера Владимировна пережила его ненадолго.